– Меня что, арестуют?

– Конечно. Вы в этом сомневались? – Молодой сотрудник ехиден, как желчный пенсионер в магазинной очереди. Второй выглядит более добродушным и с разговорами не лезет. Так же и на вопросы Марины Николаевны предоставляет право отвечать молодому.

– А что я такого совершила?

– Вы пособничали в убийстве, а теперь и покрываете убийцу. Уголовным кодексом за это предусмотрена ответственность. Кота только жалко, пропадет один. Он у вас не уличный? В подвале жить сможет? Впрочем, любой кот сможет к подвалу приспособиться. А вот кошке сложнее...

Она не ответила. Ей тоже невыносимо жалко стало кота. Даже более жалко, чем саму себя.

– Я с ней уже виделась после этого. Разговаривали. Никого Маша не убивала. Просто произошла авария. А моим именем она назвалась только потому, что ее саму разыскивают... Я уже рассказывала. Она служила санитаркой в чеченских частях...

– Ее по всей России разыскивают. А скоро и в Интерпол розыск передадим. Если вы не поможете нам с Тропыниной встретиться.

Они даже ее фамилию не знали. Какой же может быть розыск. Они Гавроша искали. А так Машу только в детстве звали. Это Марина Николаевна, не зная сути дела, нечаянно назвала фамилию подруги детства.

– Но я действительно не знаю, где ее искать. Я спросила тогда, она ответила мне, что к ней лучше не показываться, у нее очень напряженные отношения с мужем. Муж у нее сильно пьет.

– Это мы уже слышали. Это вы будете рассказывать потом, когда срок отмотаете, выйдете и попробуете куда-то на работу по специальности устроиться. Вот там будете строить из себя невинно пострадавшую.

Марина Николаевна сначала чуть не задохнулась от безысходности, от нежелания этих людей понять ее и поверить, а потом просто заплакала. Она сказала бы, но в самом деле не знает, где искать Марию. Та всегда сама приходила. Как в первый раз, после случайной встречи на улице, так и потом.

...Маша тогда тоже плакала, рассказывая, сколько ей пришлось перенести. Рассказывала, что воевала в Чечне. Как воевала? Была санитаркой. На заработки туда поехала. Жить было не на что. И негде. Квартиру она тогда снимала у чужих людей. Но чеченцев она и теперь мысленно поддерживает, потому что они за свои дома дерутся, за свою землю.

– А что же они к нам грабить ходят? Людей воруют? – наивно возразила Марина Николаевна, которая телевизор смотрела каждый вечер.

– Это не те чеченцы. В каждом народе есть и воры и убийцы. И у чеченцев тоже. Это пропаганда старается, чтобы людям вдолбить именно то, что им укажут...

Про пропаганду Марина Николаевна знает.

А Маша продолжала рассказывать. И про своих друзей. И просто про людей, которых видела. Насмотрелась разного там. А теперь вот ее разыскивают. Найдут, значит, посадят.

Потом они встретились случайно во второй раз. Маша ждала машину. Несколько минут разговаривали. А еще через несколько минут Маша попала в аварию. Хорошо еще, что увезла ее «Скорая помощь», а не милиция. А сразу после этого она заявилась к Марине Николаевне. И сказала, что назвалась ее именем и дала ее адрес. Испугалась. Как теперь выкручиваться? Вот тогда они вместе и решили, что врач «Скорой помощи» и милиция – это разные люди. И если врач Марию видел, то милиция должна увидеть Марину Николаевну.

– Я же санитаркой была. Я все симптомы контузий знаю. Слушай, что надо сделать...

И они договорились, как разговаривать с участковым врачом, что рассказывать в милиции. Чтобы вообще не возникло сомнений, Марина Николаевна решила не пользоваться косметикой. Больной это простительно и с толку любого сбить может.

Чтобы слегка поднять температуру, договорились перед приходом врача мочить кожу под мышкой и слегка смазывать ее обыкновенной питьевой содой. Кожа моментально нагревалась. А участковый врач ставил градусник почти сразу, только войдя в квартиру. Проблем не возникло ни с врачом, ни с двумя сотрудниками ГИБДД, которые приезжали ее допрашивать, ни потом, когда на допрос зачем-то вызвали в городское управление милиции. Проблемы начались позже. Но о них Маша ничего пока не знает.

...Сабирова вообще не умела людям отказывать в помощи. Если просили, она помогала. И тогда тоже, в таком пустяке, как помощь подруге, пусть даже и слегка рискованная помощь, Марина Николаевна отказать не смогла. Ей даже что-то героическое виделось в этом. Что-то книжное. Но если разобраться – не должна же она в самом деле садиться в тюрьму из-за подозрений этих фээсбэшников. Ну, пусть что-то и достанется Тропыниной. Но почему за нее отвечать должна Марина Николаевна?

Нет. Пусть разбираются сами...

Помощь тоже имеет свои пределы...

И не договаривались они о таком повороте событий. Обмануть участкового врача и дорожную инспекцию – это одно дело. А попасть под следствие ФСБ – совсем иное. А в то, что Маша опасная террористка, Марина Николаевна не верит. Ну и что – была Тропынина в детстве сорвиголовой. Потом спортом занималась. Акробатикой. В физкультурном техникуме в Душанбе училась. Спортивная, по характеру немного резкая, волевая, но спонтанная и сумбурная. Порой сама делала не то, что хотела сделать. Уже потом они потеряли друг друга из вида и нечаянно встретились здесь. Изменилась ли Маша?

Телефон снова зазвенел. Марина Николаевна глянула на старшего фээсбэшника. Тот молча и с усмешкой кивнул, и она сняла трубку.

– Привет, Маринка. – Это была уже Тропынина. Как и ждали незваные гости. Объявилась.

– Привет...

– Ты что такая? Не одна, что ли?

– Одна. Я спала. Что еще на больничном делать...

– Я скоро к тебе забегу. Никуда не уходишь?

– Дома буду. Я же никуда не хожу. Меня только возят.

– Возят? – переспросила Тропынина.

– Да. Из милиции приезжали, возили туда, где ты в машину садилась. Я им обрисовала, как было. Говорят, следственный эксперимент. На видушник меня сняли.

– А что им надо?

– Я разве знаю.

– Ладно. Жди, скоро буду.

Марина Николаевна и не ожидала от себя таких актерских способностей. Конечно, Маша ничего не заподозрила. И только положив трубку, почувствовала Сабирова себя неприятно. Конечно, не должна она за других страдать. Это понятно без комментариев. Однако как ни крути, а подругу она предала...

ГЛАВА 12

1

Разыграли мы с подполковником все как по нотам. Сначала он был первой скрипкой, на станцию звонил и еле языком ворочал. Узнал свой номер телефона. Потерял, говорит, бумажку. И икает. Сложный номер. Не может вспомнить. И опять икает.

Если разговор прослушивали, то поняли, что Леня начал всерьез пользоваться телефоном.

Потом позвонил уже с кухни мне в комнату. Теперь я солировал. И выложил все про свой завтрашний отъезд и про дело, которое за меня будет заканчивать Лоскутков. А Лоскутков мужик жесткий. Он быстро Сабирову расколет.

К этому времени язык у Лени заплетался уже почти по-настоящему. До того, как отойти после дежурства ко сну, он опорожнил одну из двух принесенных нами с Асафьевым вчера бутылок. Кажется, и сам что-то покупал по дороге домой. Так он говорил, когда утром мне звонил. Отоспался. Я его разбудил полутрезвого. Выдал версию. Он согласился. Позвонил сначала на станцию. А потом решил, что язык работает не так, как следовало. Колорита, куражу не хватает. И приложился ко второй бутылке.

– Всего сто грамм, и я буду в кондиции...

Но когда я вернулся на кухню, то с сожалением убедился, что старый спецназовец потерял квалификацию в подсчете граммов. Пятьсот он умудрился каким-то образом спутать с сотней. Раньше у него был более развитый глазомер.

Но дело было сделано. Я собрался уходить, Проханов решил меня проводить. Я думаю, что не слишком далеко. До магазина и обратно. Он свою дневную норму будет добирать вечером и потому решил запастись для этого необходимым по полной выкладке.